Из жизни птиц

Нечто человеческое

Марианна Гончарова

Буревестник

Над седой равниной моря жил Шика-парикмахер по прозвищу Буревестник. Ну, не моря… Прута. Буревестником его прозвала наша мама. Имя это прижилось, а главное – Шике-парикмахеру оно очень нравилось. Шика служил дамским мастером и, причесывая клиенток, буревестничал по разным поводам. Например, реял он над очередной клиенткой, реял гордо и свободно, звеня ножницами, размахивая полами халата: 

– Вы помните, была в магазинах селедка с красным глазом?! – замирал на секунду Шика для пу­щего эффекта. – Помните? Нету! – многообещающе подымал Шика указательный палец левой руки, мрачно глядя на отражение клиентки в зеркале, – И уже не будет никогда! О чем это говорит? – тоном экзаменатора спрашивал он. Дама в кресле неловко и тревожно ежилась. – Вот то-то и оно! – Торжественно заканчивал Шика-Буревестник свою тираду. – То-то и оно! – оставляя клиентку наедине с тяжкими думами по поводу катаклизмов, которые вызовет исчезновение селедки с красным глазом. – Буря! Скоро грянет буря! 

Так угрожал он в зеркало отключением электричества, воды, кислорода, повышением цен, неурожаем и войной с Китаем.

Но главная весть, которую он яростно и упорно доносил до своих клиентов, была старость. 

– Идет старость, дамы! Причесывайтесь сейчас! – гневно клокотал Шика-парикмахер. – Причесывайтесь сейчас! Пока молоды. Потом будете вы причесываться или не будете вы причесываться – от этого уже не будет никакой пользы. И никакой разницы.

Шика, изящный, в позолоченных очечках, считался в Черновцах мастером высшего класса и причесывал, как он сам говорил, только первосортных дам. Мама входила в их число. Нашу маму Шика причесывал особенно тщательно и дольше всех, от чего папа наш всегда нервничал. 

– Какой сорт! Какой сорт! Вы посмотрите на эту прэлестную грэческую головку! – приговаривал Шика, прищелкивая языком и качая головой от восхищения, колдуя над маминой прической. 

Время от времени он отпрыгивал в сторону, откидывал голову и смотрел на маму так, как глядит художник на свою работу. Иногда Шику приглашали к нам домой, и он причесывал нас с сестрой перед походами в театр или на концерт. Однажды его пригласили стричь сестре косу. Он распустил ей волосы, взвесил их на руке и задумчиво сказал: 

– Нет.

Потом подумал еще раз и повторил уже резче: 

– Нет и нет!

И в третий раз он погладил роскошные волосы сестры и вынес окончательный вердикт: 

– Таки да – нет!!! 

И пошел стращать, размахивая руками, как крыльями, чем закончится для всех нас и для сестры эта неосмотрительная стрижка: и замуж в приличную семью ее не возьмут, и все от нее отвернутся, и вообще – от этих всех напастей моя стриженая сестра может! начать! курить!!! И тогда – все! Все!

К слову, моя сестра носит косу до сих пор, и все у нее хорошо – она не курит.

Если мама долго не приходила в парикмахерскую, озабоченный Шика звонил нам домой: 

– Это Шика-Буревестник! – кричал он в трубку. – Мадам, или вы сменили мастера? – ехидно интересовался он. – Нет? Так что ж вы сидите дома и не идете причесываться? Имейте в виду, чтоб это не застало вас врасплох: у вас осталось не так уж и много времени, хочу вам сказать. Каких-нибудь двадцать-тридцать лет – и Шика-Буревестник уже ничего не сможет из вас сделать. Не теряйте времени! Если вы будете причесываться регулярно, – великодушно обещал Шика, – старость вас не заметит. Пройдет мимо и не заметит.

Шика готов был сделать краше весь мир. Встречая на улице красивую женщину, он вежливо кланялся ей и заводил проникновенную беседу о пользе парикмахерского искусства для отдельно взятой головы. Лохматая голова оскорбляла его эстетический вкус.

– Женщины – это украшение нашего мира. И если вы, такая видная женщина, ходите по улицам косматая, как медведь гризли, от этого жизнь тускнеет, наполняется хамством, и повышается уровень преступности! – распалялся Шика-Буревестник.

Тогда, в моем детстве, когда Шика предрекал непричесанным женщинам скорую безнадежную старость, ему уже было за семьдесят. Но он боролся за красоту в этом мире изо всех сил. И сегодня, когда моя мама возвращается из парикмахерской, куда по привычке ходит регулярно, все еще очаровательная и элегантная, – я понимаю, что Шика-Буревестник был прав и сделал для моей мамы невозможное. Старость ее не заметила. Прошла мимо и не заметила.

 

Чичалери

Зубик, вернувшись из туристической поездки в Голландию, решил освоить новый бизнес. А именно: начал разводить кур. И действительно: сколько можно питаться им­портными гормональными монстрами, чемпионами по бодибилдингу имени старшего Буша? 

Правильно, Зубик! Его поддержали все, включая районное начальство.

Зубик завез цыплят, таких уже не желтых, подростков, и на открытие курятников – двух небольших кирпичных сараев, которые гордо именовались павильонами, – Зубик пригласил военный духовой оркестр. Оркестр сыграл узбекскую песню «Чичалери», что означает «Цыплята». Солировал сам дирижер в звании майора. Подогретый шампанским, он голосил: «Ой, мои вы-и цыплятки, о-ой, мои вы-и касатки! Вы пушистые комочки, мои будущие квочки». Праздник удался, и во всех местных газетах поместили фотографию Зубика и его жены Зины.

Через несколько месяцев, в канун Нового года, в первом павильоне Зубик застал страшную картину: куры пали.

– Чумка, – поставил диагноз ветеринар, – вызывайте эпиднадзор, уничтожайте всех оставшихся птиц.

Во втором павильоне жизнь протекала по-прежнему. Куры выясняли отношения, петухи азартно вели организационно-массовую работу. Параллельно куры активно клевали все, что валялось на расстоянии досягаемости клюва.

– Так они же здоровы! – возмутился приговору Зубик.

– Они – носители! – безапелляционно отрезал примчавшийся эпиднадзор. – Уничтожайте. А то – штрафные санкции, не расплатитесь…

Хорошо сказано: «уничтожайте». А как? Расстреливать их что ли?.. Зубик пригорюнился.

– Давайте окна в павильоне откроем. На дворе мороз, минус 18. Поморозятся за ночь и падут… – предложил выход сторож.

Зубик с женой Зиной суетливо, не глядя друг другу в глаза, открыли окна павильона и молча уехали в гадком настроении.

Наутро, опасливо войдя в сарай, Зубики увидали очаровавшую их картину. Куры сидели в огромной живой пирамиде, в центре которой восседал огромный петух с глазами бультерьера. Куры организованно периодически обменивались места­ми и выглядели бодрыми и здоровыми. Бультерьер смотрел на хозяев внимательно и зло. Он явно оголодал. Зубик спиной сполз по двери и задумался. Подгоняли угрозы о штрафных санкциях. Решили – кур не кормить, окна не закрывать. Жена Зубика Зина по дороге домой рыдала, повторяя глупое: «Зачем, зачем…» 

А через несколько дней наутро вдруг спал мороз, потеплело необычно, по-весеннему, выглянуло солнышко, забарабанила капель. Куры повыпрыгивали из окон павильона, построились «свиньей» и вслед за Бультерьером, возглавившим куриную орду, весело перекликаясь, топоча и отряхиваясь, направились в город. 

Зубики ринулись по следам и застали своих кур мирно пасущимися на центральной площади перед мэрией, рядом с новогодней елкой. На площади в хороводе кружилось много детишек, звучала музыка, продавались сладости. Дедушка Мороз со Снегурочкой проводили игры и конкурсы и вручали детям подарки. Куры были тут совсем некстати, и их количество вызывало недоумение. Время от времени Бультерьер кукарекал, призывая своих дам к порядку. Петушки помельче дрались и будили нездоровый азартный интерес у подростков. Куры топтались у лотков с пирожками и поп-корном, гребли лапами плиты и принимали щедрое угощение от детей. Из мэрии выскочили служащие; вскоре и мэр, даже не накинув пальто, вышел, озабоченно оглядывая площадь. Зубики носились вокруг елки, отлавливая кур и запихивая в свой фольксваген, где забыли закрыть окно. Куры выпрыгивали назад, радуя пришедших на праздник, и многие горожане на площади решили, что приехали клоуны с дрессированными курами. 

К вечеру куры разбрелись по городу, пристроившись по подъездам и дворам. Зубиков оштрафовали на крупную сумму. Они закрыли свои павильоны и занимаются теперь продажей недвижимости. 

Это событие произошло на самом деле несколько лет назад. Но до сих пор в нашем городе то там, то здесь встречаются странные недоверчивые создания, похожие на кур и петухов. Они одичали и окрепли. Некоторых можно увидеть на деревьях. Они склевывают почки или ягоды в зависимости от сезона. Кто покрупнее и посмелее – гоняются за кошками и щенками. Многие попрошайничают на базарах и стихийных рынках. В руки никто не дается. На заседаниях городского совета серьезно поставлен вопрос об отлове бродячих кур.

 

Птичий базар

Оказывается, людей с птичьими фамилиями – не счесть. И среди писателей тоже есть. Например, писатель-монументалист Шпак (с украинского в переводе на русский – скворец). Глобальные пишет романы о подполье. И в каждой книге, в каждом подполье какой-нибудь Шпак. Это он так неназойливо дает людям понять, что у него у самого революционное и боевое прошлое и что он, Шпак, потомственный подпольщик. 

Но, как известно, писатели и поэты – люди ранимые, подозрительные и очень обидчивые. Во всем они видят подвох, издевательство и покушение на творческую свободу. 

Однажды пригласили Шпака в нашу городскую библиотеку, в клуб интересных встреч. Приехал он, такой – в значке, гладкий, как воробей летом. Он, наверное, все время думал, чтоб все увидели этот значок, и даже шел как-то левым боком, наваливаясь плечом на сопровождающих. А мы сидим в читальном зале, волнуемся: живой писатель, ко всему – подпольщик. Одна девочка, как потом оказалось, вообще решила, что он Ленина видел. 

Приехал он. Директор библиотеки к нему навстречу:

– Здравствуйте, я – Алла Александровна Галкина. Галкина! – говорит Галкина. 

А он: 

– Шпак! – говорит. – Шпак! 

Входит. А Лилька – такая яркая роскошная десятиклассница – ему цветы. Лильку всегда подсылают цветы вручать. Глядя на нее, гости обычно забывают, зачем приехали. Шпак – не исключение. Подпольщик-то он подпольщик, но Лилька такая, что даже мумия Тутанхамона голову приподнимет, чтобы ее внимательно рассмотреть. А если получится, то и потрогать.

Шпак глаза закатил и загулил, как сытый голубь: 

– О! Какая у нас молодежь! Какой комсомол! – и Лильку за локоток: – О! Какая у нас смена! – и, как все, забыл, зачем приехал: – И как же зовут наш комсомол? 

Лилька глаза долу: 

– Лиля… 

– А фамилия?

Шпак заинтересован безумно. Уже вцепился в Лильку, как ястреб в юную горлицу.

Лилька, наивно: 

– Чибис…

Шпак вздрогнул, сглотнул плотоядно, ойкнул изумленно: 

– Кэк-кэк? – переспросил. 

– Чибис, – Лилька, стыдливо.

Шпак заподозревал. Интересно, интересно… Директриса – Галкина, комсомол – Чибис… Поскучнел Шпак. Но цветы у Лильки взял. Сел, но на лице – букет чувств: обида, укор, удивление, смятение, недоумение…

Алла Александровна Галкина объявляет тем временем торжественно: 

– А сейчас – отрывок из романа «С революцией в сердце» прочтет Наталья Сорока. 

И тут Шпак увидел ухмылки на наших лицах и решил, что его позвали, чтобы поиздеваться. Нет, ну на самом деле – это уже перебор: сам – Шпак, директриса – Галкина, красавица – Чибис, декламатор – Сорока…

Шпак: 

– Ах, так?!

Вылетел из зала, побежал к машине. А тут, как назло, опоздавшая к началу встречи учительница бывшая, в парике. Поэтесса «кровь – любовь». Бежит к нему наперерез и рукописями размахивает: 

– Не сочтите, прочтите! – и ему вслед: – Я Уткина! Я – поэтесса Уткина!.. 

Шпак жаловался в райком партии. Приезжал инструктор, проверял документы. Лилька и Наташа приносили свои комсомольские билеты и свидетельства о рождении. Инструктор в справке так и написал: что директор библиотеки – действительно Галкина, комсомолки-активистки клуба интересных встреч – Чибис и Сорока, ветеран труда, бывшая учительница – действительно Уткина. И что никакого подвоха в этом не было.

Поставил дату и свою подпись – Снигур. Что в переводе с украинского означает «снегирь».

 

Фонтан рубрик

«Одесский банк юмора» Новый одесский рассказ Под сенью струй Соло на бис! Фонтанчик

«эФка» от Леонида Левицкого

fontan-ef-ulitka.jpg

Книжный киоск «Фонтана»

«Фонтан» в соцсетях

  • Facebook – анонсы номеров и материалов, афоризмы и миниатюры, карикатуры
  • Google+ – анонсы номеров
  • YouTube – видеоархив

 

 

Авторы